Одним из самых распространенных мифов в современном мире является убеждение, что человеку, притесненному тягостями цивилизации, вернутся черты, которые якобы когда-то ему были свойственны, если он осуществит более тесную связь с природой. Этот миф, в основном, утвердился посредством науки и теорий отчуждения и проявляется в самых разнообразных формах: в виде любительского занятия сельским хозяйством, в виде питания продуктами «из деревни», отвергания консервированной пищи, ношения одежды на «сельский» лад с элементами фольклора, ношения длинных волос и бороды, постройки дач, в занятиях делами, типа «сделай сам», в виде обладания лодками и яхтами, отвергания предметов, сделанных из синтетических материалов, в виде возрожденного интереса к народной медицине и особенно путем широкого интереса к скрытым, внутренним возможностям человека. Миф преимущественно проявляется в веровании, что при возобновлении древних форм поведения человеку возвратятся и его первобытные силы, исконное счастье, здоровье и спокойствие «детей природы».

Насколько этот современный миф представляет собой лишь преображенное вечное человеческое чаяние, не оставили ли в нашей культуре Руссо и его приверженцы свои глубокие следы, нет ли в этом завуалированной патетики Бернардена де Сен-Пьера, внесшего в XVIII веке свой вклад в возникновение салонного мифа о счастливом дикаре — трудно дать ответ, так как миф основывается на фактах, происходящих из самых разнообразных источников: научных, литературных, философских, религиозных и, нередко, из области сверхъестественного.

Миф о японских боевых искусствах, являющихся чем-то большим, нежели их названия, появился и добился успехов, благодаря, прежде всего, тому научному факту, что человек сознает только маленькую часть своих психофизических возможностей. С такой репутацией некоторые из этих искусств, например, каратэ, завоевали мир распространением верования, что боевой сверхэффективности можно добиться стилизованным подражанием животным и явлениям природы, или «возрождением» забытых животных приемов борьбы между людьми. Физическими и психическими тренировками, которые восточные инструкторы предлагали ученикам с Запада, и которые проводились в слишком роскошной ментальной обстановке, они приобрели и репутацию всемогущего терапевтического средства, так как отдельному человеку такие тренировки придают силу и спокойствие, исправляют физические недостатки, развивают тело и устраняют лишние килограммы. Во всем этом есть, конечно, доля правды, в отличие от нелепых слухов об «убивающем прикосновении», «парализующем взгляде» и т.п. Временами можно прочитать популярные статьи, говорящие о психофизических приемах обретения силы, об оздоровлении и сохранении молодости и свидетельствующие о том, что человек обладает силами, о которых и не догадывается, и что наши возможности используются далеко не полностью. Имея все это в виду, можно сказать, что миф о японских боевых искусствах может приобрести и мнимую научную обоснованность, так что можно поверить и в те ошеломляющие эффективные удары кулаком или нунчаку в фильмах, в которых бесчисленным образом варьирует применение искусства кунг-фу.

Кричащие плакаты с изображением парня в агрессивном положении с агрессивным взглядом утверждают, что «кулак, вооруженный духовной дисциплиной, становится сильнее стали». Устраиваются публичные театрализованные представления ломки черепиц или представления, когда каратист без труда опрокидывает четверых нападающих… «Ничего невозможного нет», — гласит последняя фраза одной американской книги о каратэ. Герои приключенческих фильмов, романов и комиксов употребляют искусство каратэ, несмотря на время, в котором происходит действие. Им занимается даже шериф на Диком Западе! И в научно-фантастических рассказах о далеком будущем герои расправляются с врагами в поединках с помощью каратэ.

С современным мифом об эффективности японских боевых искусств переплетаются и мифы, коренящиеся в них самих, вследствие чего довольно трудно отличить древние мифы от современных. Замечается, однако, что подлинные мифы немногочисленны, гораздо больше мифов, выдуманных сознательно и запущенных в общество, чтобы путем разработанной родословной «школы» добиться коммерческих эффектов.

Мифы, начиная с древнейших и до современных, можно, в основном, разделить на две группы: космогонические, говорящие о начале, создании и самых общих законах мира, и светские, занимающиеся явлениями уже сотворенного мира, бытом и деятельностью человека, но в их связи с внечеловеческим и сверхъестественным или хотя бы с общими закономерностями, якобы управляющими миром. Светским мифам очень близки легенды, в которых символическим и мифологическим языком повествуется о реальных или будто бы реальных событиях и людях.

В словоупотреблении «мифа» и «легенды» обнаруживается стремление ко сдвигу значений: «мифологическое» все более перенимает функцию исконно «легендарного», тогда как сегодняшнее «легендарное» все более становится эпитетом. Ввиду этого, необходимо определить значения: миф — это представление о мире, создаваемое коллективным сознанием, представление предкритическое и ненаучное; легенда также принадлежит мифическому миру и возникает в случае применения каких-либо мифических символов или механизмов (опять-таки как выражение коллективного сознания) на конкретные события и личности, реальные или о которых утверждается, что они реальны (это не имеет значения, так как неверность не делает повествование легендой).

Космогоническими мифами древней Японии иногда объясняется и возникновение оружия или боевого искусства. В одном из них, например, говорится о том, как бог Такамимусуби подарил своему внуку Ниниге меч, зеркало из металла и драгоценный камень и послал его на Землю бороться за интересы клана Тэно. С тех пор японцы употребляют катану (меч). По другим мифам, единоборства между полубогами (один из них описывает поединок без оружия между Такэмиказучином и Такэминакатаном, а другой между Номи-Но-Сукунаем и Таэмо-Нокэхаем) имели прометеевское значение, так как научили японцев борьбе. Подобные мифы представляют собой часть ранней японской мифологии и очень важны для культурной истории японского народа.

Однако в данном случае нас интересуют только светские мифы и те, которые только частично являются порождением «космогонического» сознания. Хотя процесс образования таких мифов никогда не прекращается, мифы, названные нами космогоническими, принадлежат, в основном, к превосходной форме миросозерцания. Светские же мифы неотделимы от человеческой судьбы и являются выражением ее привязанности к иррациональному. Такой миф становится известием о беспрецедентном акте: кто-то где-то нарушил порядок необходимости, потому что, чаще всего случайно, проник в суть этого порядка или ему, опять случайно, открылась тайна перемены. Эту случайность, характерную для мифических перемен и известную еще со времен древнейших памятников письменности, общественность и сегодня с готовностью принимает в качестве определения достоверности. Символический язык древних и новых мифов отличается настолько, насколько отличается нынешнее и прошлое коллективное мировосприятие, всегда ограничивающееся на переживании необходимости, так что история раскрывается и как попытка отдельного человека выйти из порочного круга причин и следствий, и как попытка коллектива изменить свою судьбу. Подобные попытки отражаются и в творениях человеческого ума как сознательных, так и бессознательных (от мифа и искусства до сна). В этой бытийной области символический язык мифа не слишком изменился, а мотивы остались почти неизмененными.

«Однажды в болотах Окинавы по узкой тропе навстречу невзрачному старику шел наглый парень.

— Почему не уважаешь старших? — с упреком спросил старик, когда парень безжалостно оттолкнул его с тропы. — Наказать тебя нужно!

Парень ловким движением отбросил его в грязь, без злобы, презрительно, лишь чтобы показать, где старикам место. Старик кое-как выкарабкался и нанес слабенький ответный удар великану, но тотчас же снова оказался в грязи. Молодой наглец, смеясь, пошел своим путем.

Несколько дней спустя он начал чувствовать невыносимую боль в животе, и так как врачи ему не помогли, вскоре умер с прогнившими внутренностями, вскрикивая от боли и проклиная старика.

Старик когда-то был выдающимся учителем каратэ.»

Существует и вариант, согласно которому старик в последний час пришел и вылечил молодого человека, приобретя таким образом верного почитателя и последователя. Из рассказа можно сделать вывод: старик знает тайну, отменяющую необходимость, согласно которой более сильный побеждает более слабого и младший — старшего. Не замечается ли здесь, пожалуй, и отпечаток исконного страха от отвергания старых и дряхлых людей из общества?

Следующий вопрос гласит: чем отличаются ложные мифы от истинных? Истинный миф, несмотря на то, что его нельзя принять в качестве исторического источника, своим символическим языком надежно свидетельствует об отношении человека к явлениям мира, так что он является весьма употребимым в психологическом подходе к истории. Подлинный светский миф никогда не теряет связь с «космогоническим». Ложный миф тоже использует мифическую форму, но по смыслу он отличается косностью и не стремится к «космогоническому».

Кажется, что многие популяризаторы японских боевых искусств, сталкиваясь с недостаточностью данных, в своих попытках прибегали к клише о случайных откровениях и изобретениях, что указывает на мифическую символику, ведущую, в конечном счете, ко внечеловеческому источнику познания, хотя толкователи стараются доказать противоположное. Одной из особенностей таких фальшивых мифов является стремление к переодеванию в правдивую историю. Личности и место, на котором происходит действие, почти всегда представляются действительными, причем вносятся также некоторые второстепенные, но бесспорные подробности, которые должны способствовать ее достоверности. Такое «переодевание» как раз может послужить доказательством ложности (постройка алиби). В качестве примеров можно привести следующие рассказы:

«Однажды, глядя как журавль стремительно протягивает запрокинутую шею и клювом наносит смертельный удар ядовитой змее, Мабуни проникся сознанием того, что и сам человек может нанести такой удар. Так возникла техника, известная под названием «васидэ».

«Врач Асияма из Нагасаки, занимавшийся боевыми искусствами, рассматривал однажды, как ветви крупных деревьев ломаются под порывами ветра, и лишь нежная, гибкая ива противостоит ветру. Асияма понял смысл: ива уступает, чтобы одолеть! Позднее Асияма основал «школу сердца ивы», в которой изучалось единоборство без оружия, получившее название «нежное искусство» (дзю-дзюцу)».

Таков рассказ и о возникновении таиландского бокса, в котором также находим типичное точное указание на действующих лиц и вдохновенное изобретение принципа борьбы в случайных обстоятельствах.

«Когда бирманские солдаты захватили в плен сиамского короля Наресуэна (XVI век), они обещали ему свободу, если в борьбе без оружия он победит выдающихся бирманских бойцов. Нанося сильные удары руками и ногами, Наресуэн расправился со всеми своими противниками, так что бирманцы вынуждены были отпустить его на волю. Король научил своих приближенных боксу, и с тех пор он стал народным боевым искусством Сиама».

Встает вопрос: где король выучил искусство бокса — в Бирме или Сиаме? Какой бы ответ ни дали, получается, что сиамский (таиландский) бокс существовал как система единоборства и до королевских поединков. Миф о возникновении таиландского бокса, судя по всему, «открыт» в течение рекламных кампаний в послевоенные годы, когда коммерческий таиландский бокс (кикбоксинг) стал популярным в большей части мира, особенно в Японии и США.

Анализ биографических текстов в области японских боевых искусств также может указать на мифические формулы, скрытые в общественных стереотипах и предрассудках биографов или автобиографов как представителей определенной исторической эпохи и общественного сословия. Рекламные биографии некоторых учредителей или «хранителей подлинности» стилей каратэ, насчитывающих более сотни, говорят скорее о предполагаемом читателе, нежели о личности, о которой идет речь в книге. Характерным примером является автобиография Гогэна Ямагучи, главы Год-зю-рю школы, написанная будто бы по требованиям многочисленных учеников и знатных почитателей. Книга приспособлена к стереотипам американского общества и предназначена для американской общественности с очевидным намерением произвести эффект. Подобные книги обычно являются источником поддельных легенд, но в настоящей книге мы больше заинтересованы в механизмах возникновения мифа о каратэ, в его распространении и условиях, делающих каратэ-миф общественно приемлемым.

«Мой отец был купцом, торговавшим мелкими товарами. Нас было десять детей (есть мальчиков и четыре девочки). Мы были небогаты, но наши родители любили нас, так что мы составляли весьма дружную семью. Я жаждал незнакомого и мистического и в священной обстановке стремился установить связь с Буддой. То, кем я сегодня стал, я стал, благодаря пути, проложенному еще в детстве…

Господин Марута, плотник с Окинавы (…) пригласил меня однажды изучать каратэ, если хочу. Тогда я даже и не подозревал, что каратэ, боевое кулачное искусство, станет моим жизненным путем…

Я начал заниматься каратэ с г. Марутой, и десять лет спустя мне повезло учиться у основателя Годзю-рю школы г. Мияги.

Однажды г. Мияги назначил меня своим наследником на месте главы Годзю-рю школы. Я был весьма удивлен, когда он попросил меня заменить мое имя именем Гогэн (во время Первой мировой войны это имя я официально и зарегистрировал перед судом в Кагосиме как свое личное имя):

— Господин Ямагучи, мне больше нечему учить Вас. Надеюсь, что Вы будете совершенствоваться не только в физической, но и в духовной области, чтобы развить свой характер. Поэтому, Гогэн Ямагучи, продолжатель Годзю-рю школы, Вам приходится принять на себя ответственную задачу развития каратэ по всей Японии».

Автор потом довольно обширно занимается некоторыми таинственными испытаниями, пережитыми им в каком-то саду у полуразрушенной стены, и рассказывает о том, что, сохранив большой интерес к религии, приблизился к группе синтоистов. Он отмечает, что мог дольше всех приверженцев группы выдержать под ударами водопада в положении санчин с открытыми глазами. Он упражнялся в каратэ в горах, полностью отказываясь от всех удовольствий. Наконец-то попал в Манчжурию в качестве офицера разведки с целью сбора сведений для борьбы против «советских шпионов, развернувших широкую деятельность». В годы войны в Манчжурии он три раза непосредственно сталкивался «с бандитами и русскими шпионами».

«Я как всегда пошел вечерним дозором… Темные облака закрыли часть луны. Мои глаза, пронизывая темноту, заметили две фигуры в маньчжурской одежде… я занял положение нэкоаси-дачи. Один из этих двух сунул руку под пальто, чтобы выхватить револьвер. Я ударил его ногой в руку и выбил из нее оружие. Ударом кулака бросил его на землю. Другой начал было бежать, но его достиг мой «сюто», от которого он уронил свой нож. Оба корчились на земле от боли… Оба признались, что они советские шпионы.

В 1944 году я вступил в новую должность в провинции Нэка, граничившей с Монголией… Однажды я решил посетить одно из окрестных сел… Они подходили ко мне с обеих сторон, но я остался неподвижным в положении сан-чин-дачи. После санчина перешел в нэкоаси-дачи. Когда ко мне подошел первый, я выкрикнул «кьяй» и ударил его ногой в правую руку, в которой он держал револьвер. Оружие вылетело из его руки. Потом напал локтями на остальных двух. Они заорали и бросились бежать, но обоих достиг мой «сюто». Они бесшумно упали на землю… Все трое были шпионы.

Бандиты на лошадях неожиданно появились перед домом, в котором располагалась наша служба. Я вел по ним огонь из моих револьверов, пока не разрядил их… Двадцать бандитов с ружьями и китайскими мечами пробивало нашу оборону… В комнате было мрачно, и бандиты боялись стрелять, чтобы не попасть друг в друга. Первому бандиту я нанес в пах удар еко-гери. Тот крикнул и свалился на пол. Он нацелился на меня, но промахнулся. Мой локоть изо всех сил зарылся в его живот. Кровавый китайский меч засвистал мимо меня, когда я ударил правой рукой замахнувшегося человека… Я ударял, употребляя нукитэ, сюто и сэйкен; против пистолетов применял тоби-гери и еко-гери… Я бил их в глаза и в пах, двигаясь как можно быстрее.

15 августа 1945 года было роковым днем. Война окончилась, и мы были поражены… Мой следователь был полковник ГПУ.

— Я не знаю ответов на ваши вопросы…Если вы хотите, пожалуйста, можете расстрелять меня!

Тогда полковник похлопал меня по плечу, говоря:

— … Вы действительно настоящий самурай!»

После войны Гогэн Ямагучи возобновил Годзю-рю школу и вел словесные поединки с японскими коммунистами. У него было несколько успешных встреч с внеземным («Однажды утром, пока мы с женой служили Богу, душа умершего человека переселилась в ее тело»), основывал правые организации и наконец начал заниматься йогой.

Еще в начале биографии, как мы видели, автор определился как представитель жизнеспособного среднего класса, который не обладает богатством, но наделяет человека способностью продираться через жизнь (американский миф, выраженный понятием «селф-мэйд мэн»). Затем следуют мифы о многочисленной счастливой семье («дом, мой сладкий дом») и религиозности, которая молодого человека наставляет на путь истинный. О случайности как о мифическом стереотипе — в данном случае речь идет о человеке, случайно начинающем заниматься каратэ — мы уже говорили. Эпизод с заменой имени также представляет собой сугубо мифический, лучше сказать, магический акт защиты с помощью чужого имени, акт, наблюдающийся и среди членов сегодняшних примитивных племен. Торжественное поручение миссии (расширения каратэ) и отшельничество бесчисленно варьируется во всех религиозных мифах. (В биографиях художников также находим подобные мифические формулы, хотя завуалированные под вдохновение, провидение, затворничество, отречение от удовольствий и т.п.). Так как антикоммунизм в книге изображается средой для каратэ, а каратэ — средой для антикоммунизма, можно предположить, что этим упомянутое искусство в некоторых странах особо рекомендуется. Отважность, патриотизм и некоторые другие черты отмечаются в автобиографии как добродетели в соответствии с мифической системой ценностей; этому, конечно, необходимо противопоставить ту точку зрения, согласно которой добродетель относительна и ограничена в общественном смысле. Разведывательная деятельность, стрельба из оружия и драки усматриваются в качестве героических мифов в современной, пошлой форме.

В целом, автобиография очевидно направлена к общим и частным стереотипам рынка, для которого она и предназначена. Традиционная японская система ценностей в данном случае почти полностью отсутствует, вследствие чего книга Ямагучи среди японцев вызвала весьма отрицательные комментарии.

Однако и многие другие японцы, принадлежащие миру боевых искусств, стараются свои жизнеописания изложить в соответствии с мировоззрением страны, в которой они хотели бы приобрести себе сторонников. Один из них, Масатацу Ояма, основатель школы под названием кекусинкай или Ояма-рю, довольно неуклюже выступил на американском рынке. Он подчеркнул свою религиозность, наподобие Ямагучи сфотографировался под струями водопада, в качестве важной подробности описал пребывание в горах, где медитировал и питался только кореньями и насекомыми, но поскольку во время войны служил в воздушном флоте, не имея возможности при помощи каратэ или нунчаку помериться силой с врагом, был вынужден другим способом доказать эффективность своего стиля: заявил, что может голой рукой (ударом ехон-нукитэ) пробить грудь быку и вырвать у него сердце. Изображение убоя связанного животного у многих вызвало ужас и отвращение, так что Ояма в следующем выпуске книги отказался от этого примера и заменил его другим — теперь утверждал, что может кулаком отломить у быка рог диаметром в 4 дюйма (11,2 см).

Биография основателя стиля тхэквондо (сочетание древнего корейского боевого искусства и японского каратэ), генерала Чой Хонг Хи, бывшего начальника военной контрразведки Южной Кореи, имеет сугубо милитаристическую и антикоммунистическую направленность. Генерал тоже считал нужным несколькими примерами отметить сверхэффективность нового стиля (теперь изучается и в Вест Пойнте). Это уже общеизвестные типизированные описания драк каратэ и ломки черепиц и досок перед фотоаппаратами.

Каждый основатель или руководитель, конечно, приписывает своей школе чрезвычайную эффективность: от их убедительности зависит и численность приверженцев. В первую очередь здесь проявляется стремление посредством каратэ и других японских боевых искусств обеспечить свое собственное существование, но есть и разнообразные бескорыстные деятели. Это обычно состоятельные люди, которые путем организации, насчитывающей несколько сотен тысяч последователей, пытаются провести в жизнь свои политические, нравственные, религиозные и философские мировоззрения. Своей деятельностью они занимаются в качестве миссионера: непрерывно путешествуют, основывают центры по распространению своих стилей единоборств и своим сторонникам присуждают степени и звания.

Однако можно встретить и одинокие фигуры опытных специалистов, превративших свое обучение в чистую профессию: свое искусство они представляют исключительно как спорт или искусство самообороны, отказываясь включиться в политические или религиозные движения. Будучи нейтральными специалистами, они стараются тем самым возвыситься. Хотя они относятся терпимо к общему мифу о японских боевых искусствах, потому что он привлекает в их школы большое количество учащихся, они со впечатляющим достоинством отказываются участвовать в создании и распространении своего личного мифа.

Почти все авторы книг о каратэ, нунчаку и других искусствах, особенно основатели стилей, пытаются разработать теории о достижении сверхэффективности. Ямагучи сочетает синтоизм, дзэн, йогу и особые физические приемы; Ояма тоже ссылается на дзэн и синтоизм, но это он делает довольно непоследовательно, что и дает место западным рассудочным толкованиям; Чой Хонг Хи весьма обобщенно ссылается на Ньютона и другие законы физики; Масатоси Накаяма, ведущий учитель Сетокана — сухой практик, со склонностью иногда ссылаться на опыт дзэна, а иногда на научные теории Запада; Эд Паркер, учитель кэнпо (разновидность китайского каратэ), в свое время известный и как актер, снимавшийся в американских приключенческих фильмах, считает, свободно истолковывая символику и мифы древних китайских искусств, что техники каратэ подражают способам единоборств у животных; остальные теоретики более или менее являются последователями упомянутых. Хидэтака Нисияма, виднейший теоретик Сетокана и основатель ИКА, является создателем современного «традиционного каратэ». Его книгу, вышедшую в давнем 1968 году, следовало бы, на наш взгляд, выделить из множества ей подобных, так как она подлинно передает боевые теории древнейших искусств, а также воззрения Фунакоси Гичина, учредителя спортивного каратэ.

В отдельных пособиях эффективность каратэ обосновывается и фотографиями, показывающими лица, искаженные от боли вследствие удара, вкалывание пальцев в глаза и гортань, остекленевшие взгляды обессилевших статистов, исступленных девушек, защищающих свою честь и наносящих нападающим болезненные удары в пах. «Я не несу ответственность за последствия, если кто-нибудь применит техники из настоящей книги», — предупреждает Ояма. Но журнал «Блэк Белт» самым извращенным и безвкусным образом распространяет миф о каратэ, ежемесячно публикуя инвентарь насилий, которым можно овладеть, при помощи каратэ и подобных искусств, и все под видом курьезов из минувших времен или обучения самообороне. Журнал беспрестанно предупреждает: «Это мир насилия, спасение в вас самих!» В этом мире выходит несколько десятков журналов с подобной тематикой, а также ежегодно публикуется несколько десятков таких же книг. Ученики основателей школ воспринимают миф о всемогуществе своих учителей, распространяют его, распространяя также и миф о самих себе. Данный образ действии повторяют их ученики, и так это расширяется до бесконечности. Каратэ стало самостоятельным и самодовлеющим миром. Теперь уже безразлично, есть ли это время насилия или нет. Причины, вследствие которых возникла такая резкая популяризация каратэ, могут исчезнуть, но каратэ остается и должно пройти свой путь до конца. Одна из форм преодоления есть, во всяком случае, спортивное каратэ, что предполагает его включение в общие формы и течения современных видов спорта, причем каратэ содержит некоторые свои характерные черты. Однако предварительно нужно развенчать миф о сверхэффективности каратэ как об особом приеме, который извлекает из человека небывалую скрытую силу. Устранение этого мифа и указание на эффективные результаты, которых реально можно добиться, до некоторой степени, пожалуй, приостановили бы его сегодняшнее чрезмерное расширение, и создали бы более благоприятные условия для обнаружения и развития подлинных ценностей каратэ, до которых можно добраться — употребляя метафору из известной общественной науки — когда отшелушится все то, что составляет его иррациональную оболочку.