Традицию созерцания, свойственную дальневосточным культурам, Европа рассматривала, в основном, с той точки зрения, что мысль, часто развивающаяся при довольно необыкновенных обстоятельствах и проявляющаяся в поведении довольно непонятным образом, должна иметь и довольно непонятные, непрактичные, одним словом — экзотичные цели. Ввиду этого, характерная азиатская медитация всегда считалась деятельностью, негодной для жизни, мечтательностью или мистикой.

Европоцентристские культуры от каждой формы медитации ожидают конкретного результата. «Медитирую, чтобы создать теорию, изобрести что-нибудь в целях усовершенствования машины, развития экономики или содействия здоровью людей. Медитирую и изобретаю, чтобы изменять чужую и свою жизнь». В противовес такому типу «европейской медитации», которая подходит к человеку извне в поисках какой-нибудь предполагаемой сущности, цель восточной медитации не изобретения во внешнем мире и в жизни других людей, а приведение собственной личности через частное, внутренне действие в такое состояние, в котором наилучшим образом будут действовать его ум, сердце, живот и члены. До сих пор западная медицина предоставляла человеку излечение исключительно внешним действием: хирургией, лекарствами или диетой. Однако открытием электроэнцефалографии и лучшим пониманием неравных процессов (а косвенно и развитием кибернетики) понята также и терапевтическая ценность самоанализа и медитации, которые приводят душу и тело в лучшее состояние. Из этого развился метод, известный под названием биофидбэк (биологическая возвратная связь).

Устанавливая связь электронных импульсов на измерительных приборах с состоянием собственного тела и духа, люди, условно названные больными, сознательным образом достигают «наилучшего состояния». Дин Браун и его сотрудники в университете Стэндфорд, одни из первых изучая биофидбэк, сообщают, что испытуемые описывают это состояние как «спокойствие, в котором будто бы не думаешь ни о чем, но чувствуешь полноту». В данном описании нетрудно узнать состояние, которое учитель дзэна желает увидеть в глазах своих учеников, пока проходит мимо них с кэйсако, бамбуковой палкой, которой их бьет по плечу, если почувствует, что их мысли блуждают и не производят искру истинной сосредоточенности, истинного «свободного течения сознания».

Таким образом открылась новая страница в современной медицине. Человек является не только пассивным объектом, на котором извне применяется терапия, но и субъектом, который все свои внутренние созидательные силы включает в процесс улучшения состояния тела и духа. Разумеется, осторожному западному уму биофидбэк представляется не единственным и решающим, а лишь вспомогательным фактором терапии.

Итак, мы попытались указать на возможности установления точек соприкосновения двух культур, на места, где они могут взаимно переплетаться и обогащаться, хотя обе они сдерживают свою природу, существенно отличающуюся друг от друга по своему подходу к жизни и его проявлениям. Различия усматриваются и в области боевых искусств, как например, в фехтовании, которое и в древнем мире, и в средние века, как на Востоке, так и на Западе, своей теорией и практикой утверждало боевые закономерности.

В эпоху расцвета дзэна, в конце XV и в начале XVI века, Такуан (1573-1645) на уроках фехтования говорил не о технике, а о духовном подходе фехтовальщиков, о «неподвижной мудрости» и «подходе беспрепятственности». Другой великий учитель фехтования в период Токугава, Миямото Мусаси (1582-1645), оставил за собой поучение о фехтовании в поэтической форме: «Перед высоко поднятым мечом есть ад, перед которым трепещешь, но поди вперед, и страна блаженства будет твоей».

Одновременно на Западе тоже имелись случаи, когда фехтовальщики принимались за перо, чтобы объяснить свое искусство, призывая прежде всего в помощь математику и геометрию. Классические произведения испанской литературы свидетельствуют, что в XVI веке в Испании издавались многие такие фехтовальные руководства. Самым популярным таким произведением была, кажется, «Книга о могуществе меча», которую написал Херонимо де Гаранса (Мадрид, 1600). Франсиско де Кеведо (1580-1645), писатель и дипломат, а также искусный фехтовальщик в пикарском романе «Жизнеописание повесы» издевается над Гарансой, описывая какого-то растяпу с книгой Гарансы в руке, которому никак не удается сесть верхом на лошадь, и при этом он оправдывается:

— Я неправильно занял соразмерный центр, чтобы описать круг при сажании верхом.

На вопрос, что это за странные движения он делал на поляне, он ответил:

— пришел мне в голову обман в четверть круга с двойным тактом, отнимая у противника меч, убить его, не оставляя ему времени на исповедь, чтобы не мог рассказать, кто его отправил в тот свет. Именно это я и превращал в математические формулы.

— Но возможно ли это, — спросил я, — что сюда и математика входит?

— Не только математика, — возразил он, — но и богословие, философия, музыка и медицина.

— что же касается этой последней, я нисколько не сомневаюсь, — сказал я, — ведь этот молодец ничего другого и не умеет делать.

— эта книга Вам все объяснит — ответил он — ее заглавие «Могущество меча», очень хорошая книга, да чудеса рассказывает…»

Так устами одного благоразумного путешественника Кеведо сообщает, что книга Гарансы «создает гораздо больше сумасшедших, чем фехтовальщиков, так как большинство людей ее вообще не понимает».

В «Лиценциате Стеклянном» Сервантес об учителях фехтования говорит, что они бы хотели «к непогрешимым математическим доводам свести яростные движения и мысли своих противников». Но в «Дон Кихоте» (II, 19) уважает преимущества образованного фехтовальщика, описывая какого-то сильного, но невежественного бакалавра, презирающего образованных фехтовальщиков, который вот как вызывает на поединок своего противника лиценциата:

«— Слезай с осла, да употреби свое размещение ног, свое вращение, свои хитрости и науку, и я уверен в том, что среди бела дня увидишь звезды при помощи моего неученого и простого искусства…»

Но после ожесточенной борьбы он был вынужден сдаться перед рапирой лиценциата, когда его адамово яблоко оказалось на пике противника. Поединок, при посредничестве Дон Кихота, выступающего в роли судьи, все же закончился примирением и, уходя с поля боя, «…по пути лиценциат описывал преимущества меча с такими убедительными доводами и такими математическими формулами и доказательствами, что все убедились в достоинстве этой науки…»

Вот как искусство фехтования понимали в одно время и почти в одно десятилетие два различных народа. В европейской культуре это искусство понимали точно, с помощью математики, тогда как на другом конце мира его воспринимали как сугубо изящный психофизический акт, в котором техническое действие совершается наилучшим образом, причем и ум, и тело находятся в наилучшем состоянии.